Фигурой такого значения для всей казахской культуры был Абай, писателем такого масштаба в новую эпоху стал Мухтар Ауэзов. Такое «стяжение» во времени двух эпохальных величин можно объяснить лишь феноменальными условиями, предопределившими драматическую диалектику исторического сознания казахского народа, пережившего форсированную трансформацию родоплеменного уклада жизни в совершенно новые общественные институты, ориентированные на социальное равенство.

Уроки преображения жизни народа выявили преемственность социального и духовного опыта Абая, творившего в период заката патриархально-родового строя, и Ауэзова — свидетеля выхода своего народа на новую орбиту социально-исторического развития.

Несмотря на несовпадения просветительских надежд Абая с реальным ходом исторического прогресса казахского народа, революционный пафос обновления объективно совместился с первостепенными задачами национального Ренессанса. Потребность в осмыслении этого феномена предопределила творческий путь Ауэзова, который складывался под знаком все возраставшего интереса к теме Абая.

Абай — великий учитель, далекий и, одновременно, как никогда при жизни ставший близким каждому казаху, должен был найти объяснение своего бессмертия. И право обратиться к этой великой теме имел только Ауэзов. Не потому лишь, что обладал могучим талантом художника. У него, как говорил сам Ауэзов, «между отрочеством и сегодняшним днем лежат буквально века», то есть в перипетиях развития его гражданского и духовного сознания находит отражение процесс преодоления родным народом последствий скорого свертывания целой общественно-исторической формации, в рамках которой другие этносы в течение долгого времени формировались как нации. Живые впечатления от влияния поэтического гения Абая на осознание жузами своей исторической общности и его гражданского мужества на расширение возможностей защиты человеческого достоинства в закосневших общественных обстоятельствах успели не только «отлежаться» в душе писателя.

В зрелом творческом возрасте Ауэзов стал свидетелем зарождения и развития таких социально-исторических форм бытования казахов, в которых чрезвычайно трудно было найти черты общности с недавним их прошлым, и только гениальные прозрения Абая об исторических путях соплеменников могли дать ответ на вопрос, как это стало возможно. С высоты своей мудрости Ауэзов благословляет трудно крепнущее единство казахов как залог вхождения на равных в мировое общество.

Рождение писателя Ауэзова связано с творческой интерпретацией в драматургической форме народного предания об Енлик и Кебеке — любимой легенде Абая. Символом справедливости, носителем идеи обновления общественных отношений при одновременно бережном подходе к национальным формам проявления общечеловеческой морали здесь выступает акын Абыз. И в этом уже видна перекличка с темой Абая.

Обострившиеся отношения прошлого и настоящего в реальной жизни народа дали молодому художнику слова Ауэзову обширный материал для уточнения своего видения перспектив казахской истории, развивающего дальше идею Абая о неизбежности победы доброго, благородного и справедливого в каждом человеке.

В ранних рассказах и повестях Ауэзова наряду с романтизмом, вызванным общим для всей казахской литературы пафосом ожидания перемен к лучшему в жизни народа, сильно дает знать о себе социальность. Она в известной степени проистекает из установки Абая на осуждение с позиций ислама, общечеловеческой нравственности пренебрежения богатых к нищете и забитости. Но пронзительный акцент на ней у Ауэзова вызван новым временем, когда остро встал вопрос о сохранении черт общности казахов как народа в условиях перманентной гражданской войны, навязанной извне.

Революционные завихрения 20-х годов наполнили совершенно другим содержанием органически вытекавший из сущности запросов национального возрождения мотив осуждения последствий социального неравенства, превратив социальный признак в единственный критерий нравственной оценки поступков человека.

Встал вопрос о сохранении черт общности казахов как народа, и в рассказах М. Ауэзов поднимает социальность до принципа, предстающего в качестве эффективного художественного средства защиты человеческого в человеке.

В рассказе «Судьба беззащитной», написанном в 1922 году, при всей неоднозначности подходов к изображению характеров, особенно выделяется такая манера видеть мир, которая проистекает из безоговорочного признания истины о существовании реальных социальных закономерностей преодоления кризиса народной жизни. Они заключены в обусловленном кочевым хозяйствованием по родоплеменному типу чувстве этнического единения перед лицом общей угрозы, являющемся основанием для формирования нравственного сознания казахов как нации.

Молодая казахская интеллигенция понимала весь драматизм социальной жизни казахского народа. Поэтому характерное для Абая и казахской интеллигенции чувство социальной вины особенно пронзительно звучит у Ауэзова в этом рассказе.

М. О. Ауэзов так изображает художественные характеры в своем рассказе, что на первый план определенно выступает идея консолидации, необходимости альтернативного революционному перевороту основательного совершенствования социальных институтов.

Конфликт рассказа художественно убедителен. Волостной Ахан со своим спутником останавливается на ночлег на заброшенной зимовке, где обитают слепая старуха, потерявшая сына, ее сноха и четырнадцатилетняя внучка. Сочувствие волостного горестному рассказу несчастной женщины об участи внучки Газизы, которую родичи насильно собираются отдать за старика, чтобы спасти семью от вымирания, перемежается с волной подступающей похоти, все-таки толкнувшей этого не чуждого чести и достоинства человека на насилие над девочкой, в сущности, ребенком. Вместо ожидаемого по родоплеменным традициям заступничества представителя власти за обездоленного сородича совершается циничное преступление против него. Автором происходящее в душе волостного после содеянного им интерпретируется, безусловно, как проявление гибельного для национального сообщества распада морали.

Социальными условиями существования объясняется и вялая внешняя реакция девочки-подростка на фатальное наложение грозных обстоятельств, окончательно подрывающих в ней веру в человечность, которая была заложена в детстве. Форма решительного протеста против совершенного над ней насилия — добровольный уход из жизни, переводит проблему преодоления социальных причин внутриэтнического отчуждения на уровень личной ответственности каждого представителя нации.

Социальное неравенство, зависимость элементарного существования массы людей от милости и щедрот баев, перепадов их настроения и результатов межродовой борьбы за власть сводили на нет центростремительные тенденции в народном сознании.

Как реалист Ауэзов честно повествует о том, как его герой-бунтарь Бахтыгул вынужден искать надежную опору в социальной борьбе вне казахского аула, у русских; революционные идеалы, которых при всей резкости постановок «проклятых вопросов бытия» выросли из общечеловеческого стремления к равенству и справедливости.

Формирующийся национальный тип интеллигента в произведениях Ауэзова, при разности идейно-политических целей и жизненных ценностей, имеет некий общий генезис. Положительные герои-интеллигенты осознают необходимость и неизбежность перемен в социальной структуре казахского общества. Некоторые из них, наиболее художественно и полнокровно изображенные, и, безусловно, симпатичные автору, ратуют за расширение слоя просвещенных людей и усиление их роли в ведении общественных дел. Другие признают главным средством социального переустройства классовую борьбу, но и здесь они исходят из сущности запросов казахской бедноты, а не абстрактного революционного идеала. Они могут пожертвовать собой во имя утверждения социального равенства, но перешагнуть для этого через кровь других они не в состоянии, как мугалим из драмы «Ночные раскаты».

Ответом на вопрос, что приобретает народ в революции, какие исторические и культурные традиции надлежит казахам защищать, стал опыт художественной реконструкции биографии великого художника и мыслителя в романе-эпопее «Путь Абая». Это было в известной степени тенденциозное воссоздание образа жизни казахского общества в предреволюционный период в довольно условной связи с жизненными исканиями поэта Абая. Объяснялось это пресловутым требованием партийности, которым Ауэзов обязан был руководствоваться. Логика честного поиска истинных причинно-следственных связей между назиданиями и творческими уроками Абая и содержанием исторического бытия его современников-казахов приводит Ауэзова к тому, что обусловленные марксисткой концепцией картины жизни народа и черты характера Абая выделяются как чужеродные и остаются за пределами восприятия.

Многочисленные и кровавые столкновения богатых и бедных аулов, которые принуждают Абая признать классовую борьбу главным фактором социального прогресса казахов, в лучшем случае дают читателям повод сожалеть об эскалации насилия и действительном снижении цены человеческой жизни после революции. Но можно ли это ставить в упрек Ауэзову, если в те годы его за одно только сочувствие к гонимым ученым, за слово исторической правды выдворили за пределы республики. Ленинский принцип «прежде чем объединяться, надо размежеваться» был императивом всех форм общественного сознания, и хотя его историческая неплодотворность доказана, проблема его преодоления остается актуальной.

Невозможно поверить и в воинствующую неприязнь Абая к религии в четвертой книге эпопеи, памятуя о том, какую конструктивную роль отводит мыслитель исламу в культурном развитии казахского народа.

Художественное открытие Ауэзова — в другом. Писатель материализовал в монументальных и филигранно отточенных образах тончайший и безгранично многомерный процесс освоения Абаем ценного наследства прошлого, в результате чего рождается вера в надежное будущее своего народа. Степь, спящая и лишенная грез, не могла породить совершенного воплощения человечности, каким предстает перед нами Абай. Не разрозненные и затерянные кочевья в огромных просторах, а большой разноголосый караван, вдохновленный поэзией, оправдывающей его предначертанный в глубинах времени маршрут движения к мечте о слиянии с миром, — только такое понимание пути Абая приближает нас к разгадке тайны появления этого гения казахов.

Отец Абая — Кунанбай, батыр и вождь, за деяниями которого ясно просматриваются вековые традиции доблестной борьбы за целостность и единство поколений. Он внушает своим врагам страх, потому что требует от них чести и ответственности за свои деяния. Его враг признается: «Ой, боже мой, разве пороки Кунанбая нас мучают? В его добродетели не хватает только милосердия». Жестокое время в тисках колониального гнета, которое толкало отцов народа к единению, объяснило суровость Кунанбая по отношению к инициаторам родоплеменных разборок. Но милосердие генетически заложено и в этом человеке, и у его сына во всей полноте проявляется творческий потенциал этого всеобъемлющего чувства. «Не останавливалось время, но становилось иным». Воителем нового времени стал мастер языка сердца — поэт Абай. Поэзия стала средством воспитания новых чувств и одновременно испытанным приемом выражения нового отношения к окружающему миру, к соседним народам. Наука и вера, социально-технический прогресс и национальная идентификация, мимолетное и вечное, любовь и смерть через Абая стали устойчивыми элементами сознания казаха, и Ауэзов показывает, как насыщалась философская мудрость народа под воздействием слова и дела Абая.