Глава Шестнадцатая

Теперь я буду действовать.

Никогда не существовало карты, даже среди самых точных и подробных, которая переместила бы ее владельца хотя бы на один дюйм. Никогда не существовало свода законов, пусть и самого превосходного, который предотвратил хотя бы одно пре­ступление. Никогда не существовало свитка, даже из тех, что у меня в руках, который сам произвел хотя бы один грош и этим вызвал бы слово одобре­ния. Действие - вот единственный фитиль, способ­ный воспламениться и превратить в реальную силу карту, пергамент, этот свиток, мои мечты, мои планы, мои цели. Действие - это пища, которой будет вскормлен мой успех.

Теперь я буду действовать.

Я медлил, прячась из-за страха, но теперь я знаю тайный ход, который есть в глубине всех му­жественных сердец. Теперь я знаю - чтобы побе­дить страх, мне нужно всегда действовать без коле­баний, и тогда сердце перестанет трепетать. Теперь я знаю, что действие превращает ужас величиной со льва в невозмутимость, маленькую, как муравей.

Теперь я буду действовать.

Отныне я буду помнить урок светляка, который светится только в полете, в движении. Я стану свет­ляком, - и мое свечение будет видно даже днем, при солнце. Пусть другие будут бабочками, крылья ко­торых так красивы, но жизнь которых зависит от щедрости цветка. Я же буду светляком, и свет мой озарит мир.

Теперь я буду действовать.

Я не буду уклоняться от сегодняшних дел и от­кладывать их на завтра, ибо знаю, что завтра ни­когда не наступает. Я буду действовать, пусть даже мои действия не принесут удовлетворения или успе­ха, потому что лучше действовать и терпеть неуда­чу, чем бездействовать и не ошибаться. Счастье может и не стать плодом моих действий, однако, если ничего не делать, то в винограднике погибнут все плоды.

Теперь я буду действовать.

Я буду действовать, я буду действовать, я буду действовать сейчас же. Я стану повторять эти слова раз за разом, каждый час, каждый день, пока они не станут такими же привычными, как дыхание, а последующие действия такими же естественными как мигание глаз. Этими словами я заставлю свой ум принимать всякий вызов, от которого неудач­ник уклоняется.

Теперь я буду действовать.

Я буду повторять эти слова снова и снова. Просыпаясь, я буду произносить их, и подни­маться с постели в то время, когда неудачник еще спит.

Теперь я буду действовать.

Приходя на рынок, с этими словами я сразу же встречу первого покупателя, в то время, как неудачник еще только раздумывает о том, что ему могут отказать.

Теперь я буду действовать.

Подходя к закрытой двери, я скажу эти слова, постучу и войду, тогда как неудачник будет ждать снаружи со страхом и трепетом.

Теперь я буду действовать.

Встречая искушения, я произнесу эти слова, чтобы оградить себя от зла.

Теперь я буду действовать.

Когда появится желание отложить дело до завт­ра, я произнесу эти слова, и буду действовать, чтобы продать хоть что-нибудь еще.

Теперь я буду действовать.

Только действие определит, чего я стою на рынке, и чтобы поднять эту цену, я умножу свои действия. Я буду приходить туда, куда опасается ходить неудачник. Я буду работать в то время, когда неудачник собирается отдыхать. Я буду гово­рить тогда, когда неудачник будет молчать. Я при­зову десяток покупателей в то время, когда неудач­ник раздумывает, как бы позвать одного. Я скажу 'сделано" прежде, чем неудачник скажет "поздно".

Теперь я буду действовать.

Ибо все, что есть у меня - это сейчас. Лентяй хочет трудиться завтра. Но я не лентяй. Злой хочет стать добрым завтра. Но я не злой. Слабый хочет стать сильным завтра. Но я не слабый. Неудачник хочет преуспеть завтра. Но я не неудачник.

Теперь я буду действовать.

Когда лев голоден, он ест. Когда орел жаждет он пьет. В бездействии оба погибнут.

Я жажду успеха. Я чувствую голод по счастью и покою в мыслях. Если я буду бездействовать, неуда­чи, страдания и бессонные ночи поглотят меня, и я исчезну. Я буду приказывать и сам подчиняться прика­зам.

Теперь я буду действовать.

Удача не станет ждать. Если я буду медлить, она обвенчается с другим и покинет меня навсегда.

Есть только это время, есть только это место и есть я - человек.

Теперь я буду действовать.

Глава Семнадцатая

Чтобы распознать эту великую тайну природы, мне не обязательно сосредотачиваться на религии. Все земные твари, включая человека, наделены этим инстинктом, побуждающим взывать о помо­щи. Почему мы наделены этим инстинктом, этим даром?

Не являются ли наши выкрики формой молит­вы? Разве возможно, чтобы в мире, управляемом законами природы, ягненку, мулу, птице, человеку был дан инстинкт взывать о помощи без того, чтобы великий разум не предусмотрел некой высшей силы, способной слышать наши призывы и отвечать на них? Впредь я буду молиться, но мои просьбы о помощи будут лишь просьбами о водительстве.

Я никогда не стану молить о материальных вещах этого мира. Я не упрашиваю слугу, чтобы подал мне пишу, или владельца постоялого двора, чтоб дал мне комнату. Я никогда не стану просить золота, любви, здоровья, ничтожных побед, славы, успеха или счастья. Я буду молиться только о водительстве, чтобы мне был указан путь к приобретению этих вещей, и моя молитва всегда будет услышана.

Водительство может прийти или не прийти, но в обоих случаях не будет ли это ответом на молитву? Если ребенок ждет, пока его накормит отец, а тот еще не вернулся с пищей, значит ли это, что он забыл о сыне?

Я буду молиться о водительстве, и буду молить­ся, как торговец:

Глава Восемнадцатая

С того момента, когда он раздал свои богатства и распустил торговую империю, прошло еще три года. Тогда-то со стороны восточной пустыни в Дамаск вошел с виду невзрачный хромой незнакомец и про­следовал прямо к дворцу Хафида. На пороге его оста­новил Эрасмус, как всегда вежливый и учтивый. По­сетитель произнес: "Мне нужно поговорить с твоим хозяином".

Внешность незнакомца не внушала доверия. Рваные сандалии были привязаны веревкой, на за­горелых ногах - множество царапин и ран, широ­кая набедренная повязка из верблюжьего волоса свисала лохмотьями. Длинные волосы этого челове­ка были спутаны, а глаза, покрасневшие от солнца, казались светящимися изнутри.

Эрасмус крепко держался за дверную ручку: "Зачем тебе нужен мой господин?"

Незнакомец сбросил с плеча сумку и умоляю­щим жестом протянул руки к Эрасмусу: "Прошу тебя, добрый человек, устрой мне встречу с твоим хозяином. У меня нет дурных намерений, и я не пришел за милостыней. Пусть он только выслушает меня, и, если ему не понравятся мои слова, я тут же уйду".

Эрасмус, все еще сомневаясь, медленно отворил дверь и кивнул, приглашая, затем повернулся и, не оглядываясь, быстро пошел к саду. Посетитель по­хромал за ним. Хафид дремал в саду, и Эрасмус, нерешительно подойдя к нему, кашлянул. Хафид пошевелился. Эрасмус кашлянул еще раз, и старик открыл глаза.

- Прости за беспокойство, хозяин, но тут посе­титель.

Хафид сел и пристально посмотрел на незнаком­ца, который поклонился и сказал:

- Не тебя ли называют величайшим в мире тор­говцем? Хафид нахмурился, но кивнул утвердительно.

- Меня называли так в прежние годы. Этой ко­роны уже нет на моей старой голове. Что тебе нужно от меня?

Посетитель был невысок, он смущенно стоял перед Хафидом, и потирал рукой грудь. Блеснув светящимися глазами, он ответил:

- Меня зовут Савлом, и я сейчас возвращаюсь из Иерусалима в свой родной город Тарсус. Пусть мой вид не смущает тебя. Я не разбойник и не уличный нищий. Я гражданин Тарсуса, а также и гражданин Рима. Я фарисей из еврейского рода Бенджамина, и, хотя я занимаюсь изготовлением шатров, я учился у великого Гамалиэля. Некоторые зовут меня Павлом.

Во время своей речи он слегка шатался, и Хафид, до этого момента еще сонный, извиняю­щимся жестом предложил ему сесть.

Павел кивнул, но продолжал стоять.

- Я пришел к тебе за руководством и помощью, которую можешь дать только ты. Позволишь, господин, рассказать тебе мою историю.

Эрасмус, стоявший позади посетителя, неодоб­рительно покачал головой, но Хафид не обратил на него внимания. Он пристально посмотрел на нару­шителя своего покоя и согласился:

- Я слишком стар, чтобы смотреть на тебя, за­драв голову. Сядь у моих ног, и я тебя выслушаю.

Павел поставил сумку на пол и преклонил.

- Четыре года назад, когда истина была за­крыта от меня знаниями, собранными за многие годы учебы, мне пришлось официально засвиде­тельствовать в Иерусалиме казнь святого челове­ка по имени Стефан. Он был осужден и побит камнями по велению иудейского синедриона за оскорбление нашего Бога. Хафид с недоумением прервал его:

- Я не понимаю, что общего у меня может быть с этим? Павел поднял руку, как бы успокаивая старика.

- Я скоро объясню. Стефан был последовате­лем человека по имени Иисус, который за год до смерти Стефана был распят римлянами, потому что призывал к бунту против империи. Стефан был об­винен за то, что называл Иисуса Мессией, о кото­ром возвещали иудейские пророки, он говорил также, что священство храма вошло в сговор с рим­лянами, чтобы убить этого сына Божия. За такой упрек мудрейшим наказать можно только смертью, и, как я тебе уже говорил, я участвовал в этом.

Зная о моем фанатизме и юношеском рвении, мне дали письма от первосвященника Храма и по­ручили следовать в Дамаск, чтобы там искать пос­ледователей Иисуса, вязать их и, препровождать в Иерусалим для наказания. Это было, как я уже го­ворил, четыре года назад.

Эрасмус взглянул на Хафида и был поражен вы­ражением его лица, таким верный счетовод не видел старика уже много лет. Тишину в саду нару­шало лишь журчание воды в фонтане. Затем Павел продолжил:

- Когда же я следовал в Дамаск с помыслами о кровопролитии, внезапная вспышка света осветила небо. Я не помню каким образом, но я упал наземь и, хотя перестал видеть, все же смог услышать голос, об­ратившийся ко мне: "Савл, Савл, что ты гонишь меня?" Я сказал: "Кто ты?", и голос ответил: "Я - Иисус, которого ты гонишь; но встань и иди в город, и сказано будет тебе, что надобно делать". Я встал, и спутники отвели меня за руку в Да­маск, там я три дня оставался в доме одного из пос­ледователей распятого, но не мог эти дни ни есть, ни пить. Потом пришел ко мне некто Анания, кото­рому, по его словам, в видении было сказано при­йти ко мне. Он возложил руки мне на глаза, и я снова стал видеть. Потом я ел, пил, и силы верну­лись ко мне. Тут Хафид приподнялся и спросил:

- Что было потом?

- Меня привели в синагогу и появление мое, го­нителя последователей Иисуса, вселило страх в сер­дца всех его приверженцев, но я все же проповедо­вал, и слова мои смутили их, ибо я говорил, что тот, кто был распят, воистину Сын Божий.

И все, слышавшие меня, заподозрили обман, ибо разве не я устраивал разорение в Иерусалиме? Я не мог убедить их в перемене моего сердца, и мно­гие помышляли убить меня, так что я перебрался через стены и вернулся в Иерусалим.

В Иерусалиме повторилось то же, что и в Дамас­ке. Ни один из последователей Иисуса не сходился со мной, хотя и стало известно о моей проповеди в Дамаске. Все же я продолжал проповедовать имя Иисуса, но тщетно. Повсюду меня принимали враждебно, пока я однажды не пришел к Храму, и во дворе, когда я смотрел на деньги, вырученные за голубей и ягнят для жертвоприношения, голос пос­лышался снова.

- И что он сказал? - не удержался Эрасмус.

Хафид улыбнулся, взглянув на старого друга, и кивнул, чтобы Павел продолжал.

- Голос сказал: "Около четырех лет с тобой Слово, а просветил ты немногих. Даже слово Бога нужно уметь продать людям, иначе они его не ста­нут слушать. Разве не говорю я притчами, чтобы все могли понять? Возвращайся в Дамаск и найди человека, которого назвали лучшим в мире торгов­цем. Если хочешь донести мое слово миру, учись у него, как это сделать".

Хафид быстро взглянул на Эрасмуса, и старый казначей увидел в его глазах немой вопрос. Тот ли это, кого он так долго ждал? Великий торговец под­ался вперед и положил руку на плечо Павла: "Рас­скажи мне об этом Иисусе".

Когда Павел начал рассказывать об Иисусе и его жизни, речь его стала живее и свободнее. Он рас­сказал этим двоим о долгих ожиданиях иудеями Мессии, который должен прийти и объединить ев­реев в новое и независимое царство счастья и мира, об Иоанне Крестителе и о появлении на сцене исто­рии человека по имени Иисус. Он говорил о чудесах, свершенных этим человеком, о его беседах с народом, о воскрешении мертвых, об отношении к менялам, о его распятии, погребении и воскресе­нии. Наконец, как бы в подтверждение своего рас­сказа, Павел извлек из сумы красное одеяние и по­ложил его на колени Хафиду.

- Господин, ты владел всеми мирскими богатст­вами, от которых отказался Иисус. Все, что у него было, он отдал миру, даже свою жизнь. А у подножия креста римские солдаты делили его одежду, кидая жребий. Она попала ко мне после долгих и трудных поисков, когда я последний раз был в Иерусалиме.

Хафид побледнел и стал дрожащими руками во­дить по одежде со следами крови. Эрасмус, встрево­женный состоянием хозяина, подошел ближе. Хафид продолжал вертеть халат до тех пор, пока не нашел маленькую звезду, вышитую на ткани... знак Тола, в мастерских которого шили халаты, закупа­емые Патросом. Рядом со звездой был круг внутри квадрата... знак Патроса.

Павел с Эрасмусом смотрели, как Хафид при­жал халат к лицу, затем опустил голову. Это невоз­можно. За многие годы большой торговли тысячи халатов были сшиты Талой и проданы Патросом.

Не выпуская халата из рук, Хафид спросил хриплым шепотом:

- Расскажи мне, что известно о рождении этого Иисуса.

Павел сказал:

- Когда он уходил из этого мира, у него почти ничего не было, а когда приходил - и того меньше. Он родился в пещере, в Вифлееме, во время пере­писи Тиберия.

Мужчинам показалось, что Хафид улыбнулся, как ребенок, и они смотрели с недоумением, как по его морщинистым щекам катились слезы. Он смах­нул их рукой и спросил:

- А не было ли над тем местом, где родился ре­бенок, самой яркой звезды, которую когда-либо видел человек?

Павел открыл рот, но не мог ничего сказать, да это было и не нужно. Хафид обнял Павла, и их слезы смешались. Наконец, старик поднялся и подозвал Эрасмуса:

- Верный друг, ступай на башню и возвращайся с сундуком. Наконец-то мы нашли нашего торгов­ца.