Этика Ницше, его переоценка всех ценностей, пожа­луй, самая выстраданная в истории этических учений, са­мая критичная, самая жизненная. Устрашаясь открывшей­ся ему правдой жизни, преодолевая собственную болезнь и собственную гуманность, стремясь примириться с «сове­стью» и вернуть себе право вместе со своими учителями торжественно глаголить о высоких предметах в торже­ственном стиле, Ницше, тем не менее, бесстрашно шел впе­ред, обследуя все необжитые этические места, стремясь к предельной откровенности, преодолевая избитые нрав­ственные соблазны.

Этика Ницше — это «человеческое, слишком челове­ческое» во многих смыслах этого выражения: от живот­ности до жертвенности, от сверхэгоизма «толкни падаю­щего» до новых этических ценностей, до глубинной правды. Впрочем, как выясняется, антиномии здесь излишни, ибо между эгоиз­мом и альтруизмом нет непреодолимого барьера: обще­ственный альтруизм парадоксальным образом рождается из суммы эгоизмов членов развитого общества.

Выражение «толкни падающего» можно интерпретировать как главный принцип аморализма. Но для Ницше это отнюдь не принцип жестокости, бессердечности или разнузданно­сти страстей. Вчитайтесь в Ницше! — «О братья мои, раз­ве я жесток? Но я говорю: что падает, то нужно еще толк­нуть!». «И кого вы не научите лежать, того научите — быстрее падать!». Можно ли интерпретировать это как принцип взаимоотношений между людьми? Нет, скорее это прин­цип философский, принцип обновления ценностей, необ­ходимость быстрейшей смены обветшалых догм и идей. Сам Ницше дает нам еще один символ, художественный образ философии-«молота», неистовствующего над «тюрь­мой». «Толкнуть падающего» — это обновить ценности, используя философию как молот, разбивающий стены «темницы».

Увы, легко «передергивать» Ницше. Скажем, с негодо­ванием цитировать слова: «Мы должны освободиться от морали...», опустив продолжение фразы: «...чтобы суметь жить морально» и т. д., и т. п.

Упреки Ницше в адрес философской и религиозной этики заключаются в том, что они не в ладах с правдой жизни и не позволяют человеку стать личностью, напра­вить свои силы на самосовершенствование.

Согласно Ницше, старая этика утратила свою истин­ность именно потому, что взяла понятия добра и зла не из полноты жизни, но измыслила их сама для того, чтобы со­хранить отдельных индивидов в подчинении коллективу, «песку человеческому».

Категорический императив Канта для Ницше — фор­ма китаизма, добродетель муравейника, крайняя степень жизненной дистрофии: «Глубочайшие законы сохранения и роста настоятельно требуют обратного — чтобы каждый сочинял себе добродетель, выдумывал свой категориче­ский императив. Когда народ смешивает свой долг с дол­гом вообще, он погибает. Ничто не поражает так глубоко, ничто так не разрушает, как «безличный долг», как жерт­ва молоху абстракции...».

Автоматическое исполнение всеобщего «долга» не вос­питывает, а разрушает человека, о чем свидетельствует наш трагический национальный опыт. Без глубокого лич­ного выбора, без экзистенции, без выстраданной нрав­ственности (как и религиозной веры) все это только камуфляж, легко сбрасываемый покров. Масса не может «тяготеть к благу»— это персональный удел конкретного человека, который либо сознательно «выбирает себя» (свою добро­детель), либо лжет. Традиционная мораль — только камуфляж, в нее оде­вается средний человек, чтобы стать «ручным», покорным, манипулируемым, бессильным. Она не выстрадана, глубо­ко не пережита, поверхностна, труслива.

Пафос Ницше направлен против пошлости, ограниченности людей со спокойной совестью, равно готовых к бездумной молитве и строительству концлагерей. Духовный застой, лицемерие, ханжество («Добродетель значит— тихо си­деть в болоте...») гораздо опасней, чем представлялось са­мым передовым умам, безликость — прямой путь к омассовлению, утрате воли, «грядущему хаму». Вот почему ключевая идея имморализма Ницше, выраженная в «По ту сторону добра и зла»: «Уметь сохранить се­бя: это высшая проба независимости». Не сюсюкать о морали, творя подлости, но быть со­бой, сохранить себя, жить активной жизнью, преодолеть в себе пошлость и подлость — это-то и есть содержание ниц­шеанской «воли к власти», воли властвовать над собой. Сегодня соборные неистовые по­клоны в пол головой, завтра — колокола с церквей долой.

Существующая мораль способствует омассовлению человека и учит его лжи и лицемерию. Мораль ставит челове­ка в жесткую зависимость от общества и объявляет хоро­шими «лучших учеников» (по иронической терминологии Шварца). Существующая мораль «стадных животных» ос­вобождает индивида от личной ответственности и лишает его инициативы, одновременно подавляя инстинктивные движущие силы жизни. Традиционная мораль объявила порочными волю к могуществу, самостоятельность и не­зависимость, индивидуальную инициативу, самостановле­ние. Человеческая зависимость, несвобода, подчинение были объявлены моральными, свобода самореализации — опасной.

Главные претензии Ницше к христианской морали — фарисейство, лицемерие и стадность. Раз нет всеобщей цели, не может быть и общего пути: догматическая, то­тальная мораль приучает личность к стадным чувствам. К тому же история этической мысли— вечное изменение и обновление этических норм.

Фарисейство христианской морали Ницше демонстри­рует на примерах понятий сострадания и альтруизма. Акт сострадания неизбежно содержит в себе, во-первых, само­утверждение, во-вторых, удовольствие, в-третьих, лицеме­рие. В сострадании наличествует преувеличенное, наигран­ное сочувствие, несоизмеримое с глубиной боли страждуще­го. Акт помощи является источником удовольствия, льстит тщеславию или разгоняет скуку. Сострадание совлекает с чужого страдания все то, что в нем есть личного, особенно­го, — в этом оскорбительность благодеяния: благодетель, симулирующий сочувствие, оскорбляет и унижает достоин­ство страждущего более чем враг. Сострадание, не ставшее проникновением в чужое страдание, суть простое удвоение страдания. Сострадание не уменьшает ко­личество страданий, но множит их, плодит неудачников, по­нижает жизненную энергию и жизнестойкость, продлевает боль, вообще придает жизни мрачный и сомнительный ха­рактер (кстати, об искоренении сострадания говорил и Платон).

Называя старую этику «моралью стадных животных», Ницше провидел поглощение личности обществом, гряду­щую эпоху тоталитаризма, чреватую полным истощением жизненных сил сообществ, для которых «великие идеалы» заменят суровую правду жизни, но не спасут их от этой правды, спрятанной в подполье.

Имморализм Ницше отнюдь не означал отказа от традиционных форм морали— лишь отказ от мораль­ного принуждения, насилия, властного навязывания об­щих догм: «Я объявил войну малокровному христианскому идеалу не в намерении его уничтожить... Продолже­ние христианских идеалов относится к числу наибо­лее желательных вещей среди тех, которые имеются».

Понять Ницше— это правильно оценить иерархию его идеалов, среди которых, пожалуй, На первом месте сто­ят честь и честность.

Ницше не отказывается от любви к ближнему, но вкла­дывает в нее иное содержание: «Возлюби ближнего свое­го— это значит прежде всего: «Оставь ближнего своего в покое!» Не отвергая традиционных ценностей, он считал их привилегией благородных: «Человек ведет себя непро­извольно благородно, когда он научился ничего не желать от людей и всегда давать им».

Модернистская иммораль Ницше, встреченная в штыки современниками, получила в дальнейшем широкое распро­странение. Г. Гессе в «Возвращении Заратустры», обращенном к немецкому юношеству, определял ницшеан­ство как способность человека овладеть собственной судь­бой: «Для кого судьба приходит извне, того она поражает, как стрела поражает дичь. Для кого судьба приходит изнут­ри и из глубины его собственного духа, того она усиливает и делает богом».

А. Бергсон во Франции и Н. А. Бердяев в России тоже ратовали за «творческую мораль» «героев» и «пророков», за нравственность жизненного порыва. «Мораль беспеч­ная, а не искушающая мораль», нравственность «сильных духом, а не слабых». Даже Тейяр де Шарден, скорее противостоящий духу ницшеанства, чем следующий в фарватере этой этики, создал концепцию «сверхжизни», во многих чертах близкую к идее «сверхче­ловека». Гуссерль обязан Ницше идеей Lebenswelt, жизненного мира, Дионисийское начало Ницше в философии X. Ортеги-и-Гассета трансформировалось в жизненный разум.

Задаваясь вопросом, почему «культура стала такой, ка­кой является сегодня, культурой, исполненной послушания, рациональных форм господства, полезности и расчета?», — М. Фуко, в сущности, следовал за Заратустрой, предостере­гавшим об опасности ставить рассудок впереди жизни.