ПРЕДМЕТ ЛИТЕРАТУРЫ И

Если говорить о великой литературе, то предметом ее пристального внимания становится процесс превращения человека в личность.

На самом деле надо выразиться еще более точно и конкретно: один информационный комплекс, телесно-психологический, известный нам под названием человек (индивид), на наших глазах превращается в другой, духовно-психологический, имя которому – личность. Меняется тип управления информацией, меняется способ мышления – в результате меняется система ценностей, система мотивов поведения – следовательно, меняются типы конфликтов, типы и системы персонажей.

Именно конфликт типов управления информацией и является предметом изображения в литературе, ибо все духовные коллизии человека коренятся в информационной природе конфликта.

Это и есть один-единственный предмет литературы: духовное производство человека. Других попросту нет, им неоткуда взяться. Полюса-то в духовном пространстве всего два: психика и сознание. Два полюса связывает один сюжет. Идти можно только в одном направлении, снизу вверх (осуществляя процесс познания), от натуры к культуре, проходя при этом неизбежные и, в общем, известные ступени (тело – душа – дух). Если путь к личности состоялся, прямая, та, которая «снизу вверх» (обозначающая процесс познания), смыкает конец с началом, образуя круг. Личность – это целостность, единство «низа» и «верха». Графический эквивалент целостности – это круг. Не следует забывать, что сюжет – всегда способ передачи содержания, но не само содержание. От натуры к культуре: это и есть содержательная, внутренняя сторона сюжета, внешнее выражение которой – ряд событий.

Если писателя интересует, скажем, процесс деградации, обратный процесс от культуры к натуре, «сверху – вниз», то это является формой выражения все той же закономерности: точка отсчета в духовном мире человека, культура, никуда не исчезает, именно она структурирует духовность. Разница в том, что теперь перед нами уже процесс приспособления, отрицающий процесс познания, противостоящий ему.

Однако художников слова интересуют не просто духовные проявления человека, не просто процесс его окультуривания, но поэтизация (эстетизация) этого процесса. Сам факт того, что «путь к личности» (или бегство от личности) становится фактом (предметом) искусства, свидетельствует о том, что подобные духовно-идеологические коллизии канонизируются, отбираются и закрепляются в качестве образцовых, многократно усиливая свое воздействие на умы и души читателей.

Таким образом, литература отражает бессознательную духовность человека, не столько анализирует, сколько моделирует путь («снизу – вверх»), который принято называть «поиски истины».

Что же в таком случае является предметом литературоведения?

Во-первых, литературоведение выявляет предмет литературы (что мы сейчас и сделали), а во-вторых, в этом предмете – предмет всякой гуманитарной (и негуманитарной) науки, а именно: объективную содержательность, соотносимую с природой человека (для чего необходима эффективная методология познания). Можно сказать иначе: задача литературоведения – обнаружить содержание в содержании литературы. Этим «сверхсодержанием», как мы выяснили, является не просто человек (метафора «человековедение» отражает теоретическую беспомощность в осознании специфики литературы и литературоведения), а проблема превращения человека в личность.

В этой связи следует уточнить сам термин содержание.

Теория двух языков культур, психики и сознания, приспособления и познания, насквозь диалектична. Это означает, что не только сама теория создавалась с помощью диалектики, но и диалектика существенно обогатилась благодаря этой теории.

Как только стало ясно, что интеллект служит способом продления бессознательных технологий в любой сфере деятельности (физике, лирике и проч.), стало очевидно, что научно сформулированный предмет (объект) исследования в любом секторе реальности – забота разума, но не интеллекта.

Вот и диалектика с точки зрения разума – имеет не совсем те, и даже совсем не те параметры, которые были «вычислены» интеллектом. Быть диалектичным в разумном смысле – значит понимать, что «вещи» (объектный мир) существуют не сами по себе (хотя кажется, что они существуют «как бы» сами по себе, независимо от нас), а лишь в человеческой интерпретации, которая, по большому счету, делится на два типа: сознательную и бессознательную. Сознательный подход к реальности – это противостояние бессознательному, это сплошной конфликт и поединок, так сказать, борьба за сферы влияния. Сознательное отношение (тип управления информацией) – познание – прерогатива разума; бессознательное отношение (тип управления информацией), выдаваемое за сознательное, – приспособление – забота интеллекта. Таким образом, разум и интеллект различаются качественно и функционально как разные информационные инстанции, имеющие в принципе разный гносеологический потенциал; носителем разума оказывается личность – человек духовный, становящийся субъектом и объектом культуры; носителем интеллекта оказывается человек бездуховный, индивид, живущий бессознательной жизнью и являющийся субъектом и объектом цивилизации. Носитель интеллекта в прямом и точном смысле является венцом натуры, остановившейся у иного информационного порога – у порога культуры.

Вектор развития цивилизации – от социоцентризма к индивидоцентризму (ориентация на интеллектуально развитого гомо сапиенса). Все цивилизационные характеристики – это формы бессознательного типа управления информацией, бессознательного способа освоения действительности. Вот почему актуальная задача – придать всем человеческим делам и помыслам культурное измерение, посмотреть на феномен человека и человечества с позиции разума. Вектор развития культуры – персоноцентризм (ориентация на духовно развитого индивида, которым является интеллектуально развитый гомо сапиенс).

Языком познания становятся понятия, языком приспособления – образы. Однако интеллект также оперирует понятиями, хотя осуществляет функцию приспособления. Это означает, что сам по себе язык познания еще не обеспечивает функцию познания; более того – на языке познания осуществляется наиболее эффективное приспособление.

Все это возможно потому, что понятия, не организованные (не структурированные) методологией (в основе которой – тотальная диалектика), начинают выполнять функцию приспособления. И напротив: если за образами просматривается формат и возможности методологии (что случается крайне редко), имеет смысл говорить о гносеологическом потенциале искусства (прежде всего – художественного слова). Вот почему все современные науки, гуманитарные и негуманитарные (в том числе физика, математика, экономика, философия, литературоведение), не переставая быть науками по форме (то есть формально выполняя функцию познания), являются де факто формой приспособления к реальности.

Возьмем отдельное (единичное), при научном подходе к которому великолепно прослеживаются универсальные закономерности познания. Не существует литературоведения как такового, то есть всеми признаваемой научной дисциплины с бесспорно выявленным предметом исследования; все зависит от того, с помощью какого информационного комплекса (инструмента) будут интерпретироваться предмет и суть самой науки. И реальным содержанием данных категорий «предмет» и «суть», равно как и всех остальных, философских и нефилософских, мыслимых и немыслимых, выступает фактор, не имеющий, на первый взгляд, к литературоведению никакого отношения, а именно: реальным содержанием этих категорий становится их отношение к приспособлению и познанию. Или вам удается на законных основаниях познавать законы – или вы бессознательно протаскиваете (с соответствующим интеллектуальным обоснованием, разумеется) идею Бога, мифического гаранта непознаваемости. Познание превращает литературу и литературоведение в объект; приспособление, выдаваемое за познание, делает литературу и литературоведение категориями психологическими, субъективными, сиречь бессодержательными. И это касается буквально всех «объектов», которые по субъективным причинам объектами так и не становятся.

Содержание – это сознательное (разумное) отношение, которое ориентировано на познание, отделенное от приспособления по функциям, но связанное с ним единым «человеческим измерением», то есть функционирующее только как противоположная грань единого информационного комплекса. Иными словами, познания без приспособления не бывает, как не бывает психики без сознания. Противоположности попеременно оказываются то ведущими, то ведомыми; то доминирующими, то угнетенными. Это и только это обеспечивает результат: содержание, которое всегда в человеческой деятельности является философским содержанием (не философского просто не существует: это абсурд). Таково содержание «содержания».

В данном контексте форма является отношением психики, за которым стоит утверждение приоритета приспособления, и которое, вместе с тем, претендует на то, чтобы отношение это квалифицировалось как познание. Данное определение можно считать «содержанием формы».

Нет ничего проще, чем спутать вещи, различающиеся кардинальным образом: для этого надо всего лишь спутать познание с приспособлением (а это возможно только с позиций приспособления). Нет ничего сложнее, чем увидеть различия феноменов, неразличимых с позиции приспособления – нет ничего сложнее разграничения содержания и формы. Именно для этого необходима диалектика такого рода, которую я называю тотальной (целостной). И тут следует иметь в виду следующее. В тактическом отношении познание может диалектически «чередоваться» с приспособлением (меняя функции с целью усиления гносеологического потенциала); в отношении стратегическом познание в известном смысле абсолютно (равно как и приспособление), самотождественно. Именно эта стратегическая функция познания и обеспечивает саму возможность наличия содержания.

Вот и получается, что содержательный, «предметный» разговор возможен только в информационном поле познания; в информационном поле приспособления категория «содержание» перестает существовать реально (существуя только как потенциальное содержание).

Бессмысленно говорить о человеке, личности, истории, культуре, искусстве (литературе), науке, литературоведении, религии, экономике, политике, цивилизации, вечности, человечестве, – если язык «познания» реализует потребность приспособления. Это всегда разговор ни о чем (хотя формально – обо всем). Форма так и не переходит в содержание.

И напротив: содержательный разговор – это разговор «обо всем», потому что он ведется в «познавательном» ключе. В этом смысле не бывает отдельных тем; разговор о чем-то «одном» (например, о литературоведении) подразумевает иерархически выстроенный ценностный ряд (о чем постоянно заботится сознание, оснащенное тотальной диалектикой).

Это и есть, собственно, язык культурного общения. Всякий содержательный разговор начинается с философии, и в данном контексте литературоведение (во всяком случае, его теоретический подраздел) корректнее было бы называть философией литературы.

Если согласиться с аргументами, сформулированными с помощью тотальной диалектики, то приходится признать, что сегодняшнее литературоведение только формально является наукой, изучающей форму (предмет), содержанием которой (которого) является бессодержательность. Содержания как точки отсчета не присутствует ни в науке, ни в ее предмете.

Вот откуда фонтанируют безудержный субъективизм и тотальная психологизация методологии. Но этот «тотальный» грех, как ни странно, достаточно легко устраним. Стоит нам определиться с содержательностью литературоведения, как мы с надежных методологических позиций можем обосновать содержательность литературы – ту самую художественно выраженную Истину (вспомним: «Истина – Добро – Красота», пока что априорно – то есть сомнительно, неавторитетно – существующая формула художественности), которую принято «уважать», хотя никто не относится к ней серьезно (научно).

Собственно, мы и попытались научными методами «зафиксировать» предмет литературы в самом начале нашей работы, для чего нам пришлось объясняться по поводу предмета литературоведения. Иного пути не существует.